ГИТИСОВЦЫ РАЗГАДЫВАЮТ ЗАГАДКУ
ГЕНЕРАЛА ХЛУДОВА
ПОСТАНОВКА «Бега» на учебной сцене ГИТИСа вдруг вскрыла неведомые пласты булгаковской пьесы: до первых набросков «Мастера и Маргариты» у Булгакова уже была вещь о дьяволе — пьеса «Бег». Или это померещилось зрителям?
Двадцатичетырехлетний студент ГИТИСа Николай Токарев создал образ, вбирающий разные времена: в его Хлудове слились черты белого генерала, нацистского и советского офицера второй мировой войны. Хлудовых судил Нюрнбергский трибунал. Хлудовых судил Международный трибунал в Гааге за преступления в бывшей Югославии. От раздвоенности булгаковского героя в постановке Владимира Тарасенко не осталось и следа: Хлудов Николая Токарева целен и страшен — так смертельно пылает нить накаливания в лампе. От одного поворота головы молодого актера становится жутко, словно видишь голову Медузы. Этот Хлудов идет до конца, до ледяного дна дантова ада — и никак не может умереть.
В 1928 году, когда МХАТ начал борьбу за постановку новой булгаковской пьесы, Горький писал: «Это превосходнейшая комедия, я ее читал три раза… Чарнота — комическая роль, что касается Хлудова, то это больной человек…» Однако на заседании Главреперткома представляющий МХАТ режиссер Судаков стал настаивать на том, что главный герой «Бега» — генерал Хлудов, «а все остальные — тараканы». Булгаковский шедевр был немедленно запрещен. Автор принялся за «роман о дьяволе»…
«За что ты, мировой зверь, порезал солдат на Перекопе?» — кричит генералу Хлудову его роковой спутник, красноречивый вестовой Крапилин. «Зверь! Шакал!» — говорят больному генералу герои «Бега».
Но «мировой зверь» — это иное: это имя всемирной силы зла, дьявола. Молодой солдат, заносясь в гибельные выси, называет Хлудова по имени, этим самым приоткрывая его тайну, намекая на его вселенское одиночество. Ситуация раскрытия тайны, называния по имени мучила Булгакова до конца жизни: в последней пьесе «Батум» драматург сам, уподобляясь красноречивому вестовому, назвал мировым зверем, драконом, похитившим солнце, Сталина. Так же как выдуманный писателем генерал, Сталин понял намек. Но лики зла оказались изощреннее, чем грезилось писателю, больному одним сюжетом.
Мистериальное мышление творца «Мастера» создало и вселенную «Бега», уходящую корнями в средневековые «Действа об Антихристе», в итальянскую драму XIV века «Эццелино да Романо». Булгаков в своей пьесе ощупью искал необыкновенного художественного решения: прощения дьявола, примирения его с Богом. В последнем действии «Бега» постаревший, поседевший Хлудов бормочет наедине с собой: «Но ты, ловец, в какую даль проник ты за мной, чтобы поймать меня в свой мешок, как в невод?..» Эти слова обращены не к погибшему солдату, обреченному скитаться рядом с генералом вне ада и рая. Они говорятся Христу: «Но Ты, ловец, в какую даль проник Ты за мной…».
На языке христианского богословия эта осужденная Церковью идея называлась апокатастасисом и принадлежала Оригену, неизменно присутствовавшему в детстве писателя, вместе с зеленой лампой и кремовыми шторами. Оригену принадлежала и идея бега — как падения вниз, с небес на землю, падения, в котором зарождается и оформляется человеческое существо.
Однако Булгаков на примере собственной пьесы понял: материал сопротивляется ему, отцы Церкви были правы — воплощению мирового зла прощения быть не может. После сцены в Ставке, когда героя увозит корабль с символическим названием «Святитель», Хлудов становится бесчувственной марионеткой, произносящей реплики в то время, как действовать начинает его земной, мистериальный двойник — генерал Чарнота. В ГИТИСовской постановке, где в центре Хлудов, Чарнота в исполнении Владимира Тягичева становится беспечно-лирическим персонажем, воплощающим представления современных двадцатилетних об идеальном белогвардейце — благородном, веселом и утонченном. Единственная сила, которая в спектакле противостоит Хлудову, — это приват-доцент Голубков, превосходно сыгранный Иваном Лакшиным: булгаковский персонаж с ног до головы, воплощенный Максудов, доктор Борменталь, Мастер. Кажущийся поначалу слишком жестким, нервным и страстным для привычного Голубкова, персонаж Лакшина готов броситься на защиту добра и справедливости, хотя, кажется, давно не верит в их существование. Именно ему Хлудов протягивает пистолет с просьбой застрелить его. Голубков вырывает у генерала пистолет, целится, но, чувствуя против себя силу иррациональную, нечеловеческую, кричит: «Не могу!»
Из трех вариантов финала «Бега» постановщик выбрал тот, в котором Хлудов возвращается в Россию. Он уходит со сцены Жежним: юным, в своей шинели без погон. Худов не умрет на родине, как мечтал: он затаится и снова воскреснет в один из трагических моментов нашей истории, как птица Феникс, которая ищет своей смерти и не может умереть.
Для героев «Бега», поставленного на сцене ГИТИСа, нет надежды на покой и спасение, на абажур в столовой, на зеленую лампу, нежно светящуюся на письменном столе, — это призраки, которые дурачат нас сквозь сны и слезы. Величие человеческой души, уверяют в спектакле, в ее одиночестве.
Сегодня вернулось булгаковское время, когда бремя решения ложится на плечи людей слишком рано: уже в юности нужно сделать выбор — продать душу или сберечь ее. Потрясения, которые вызвали к жизни образы генерала Хлудова и Понтия Пилата, Булгаков пережил во время гражданской войны в юности. И поэтому юность героев «Бега» на сцене ГИТИСа не выглядит метафорой: она заглядывает в глубины булгаковского текста.
На таких спектаклях задаешься риторическим вопросом: «Что сказал бы Булгаков?» Не знаю. Возможно, внутри булгаковского абажура все же зажгли другую лампочку. А это значит, что абажур — бессмертен.
…Режиссер Владимир Тарасенко не дожил до премьеры «Бега» всего пять часов.
«Литературная газета», 14.08.1996.
Светлана Кириллова
